А она, Мария, не могла и никогда не сможет – хоть бей, хоть режь её Пётр на кусочки. Если она позволит хоть один – единственный раз украсть самую малость, то испоганит в себе нечто очень дорогое, что помогает ей жить и где – то в глубине души презирать крохоборство Петра.
Кличка «Бестолочь» прилепилась к ней уже в первые месяцы замужества. Поначалу она оскорбилась, хотела даже кинуть всё и уйти. Но как уйдёшь, когда под сердцем властно и требовательно заявил о себе Алёшенька, а ему нужен отец.
Хотя, если сказать по чести, где – то теплилась у Марии в глубине души маленькая надежда на то, что вот появится ребёнок, и Пётр переменится. Ведь не станет же он на глазах у сына жить таким вот оборотнем – на людях ласковый, заботливый, с любым радушный, а за глаза все у него «придурки», «растяпы», «простофили». Правда, Алёше уже четвёртый годик, и Пётр старается быть сдержаннее, но иногда срывается, и тогда сын смотрит на него большими, испуганными глазами.
Вчерашний день у Марии как на ладони. Приехали к матери в Сосновку. Всё было по – хорошему: мать от радости не чуяла ног. Ласкала внучонка, с восхищением глядела на новую машину, собирала на стол небогатую снедь. А Пётр, довольно похохатывая, то и дело обнимал тёщу за плечи. Растроганная старуха, расплакавшись, как ребёнок, уткнулась ему в грудь и призналась, что уж очень она боится оставаться одна в большой, пустой избе. Мария сняла с себя шерстяную кофту, укутала плечи матери и, как о давно решённом, сказала:
— Не печалься, родная, новую трёхкомнатную квартиру мы и на тебя просили. Стало быть, скоро к нам переберёшься.
— Не реви, мать, не реви, всё образуется, — сказал Пётр, а сам метнул на жену такой взгляд, что Алёшка, наблюдавший эту сцену, заплакал.
Он плакал громко и горько, и трудно было понять, отчего плачет мальчишка – не то, испугавшись грозного взгляда отца, не то, догадавшись о чём – то другом, более сложном.
А когда вернулись домой и уложили сонного Алёшку в кроватку, Пётр дал волю своему гневу. Нет, он не кричал, чтобы не услышали соседи, а шипел. Он шипел, что не даст «разводить в доме богадельню» и что выгонит за порог всю «бестолочь». Содрогаясь от этого противного шёпота, Мария не утерпела и напомнила ему, что трёхкомнатную квартиру им дали только из – за мамы – ведь Пётр сам доказывал в профкоме, что избушка у такого заслуженного в совхозе человека, как Дарья Семёновна, совсем развалилась и что надо им жить, в конце концов, одной семьёй…
Напомнила – и первый раз получила пощёчину. Странное дело: боли не было, а были ожог и обида. Такая обида, что даже слёзы не принесли облегчения. А Пётр не уговаривал, не просил прощения – ходил из угла в угол и шипел. Теперь он проклинал себя, зачем только привёл в дом такую простофилю.
…Светает. Темень за окном становится синью. Мария думает, что настанет утро и, управившись дома по хозяйству, отправив сына в детский сад, она сразу же пойдёт к секретарю парткома Николаю Тимофеевичу. Когда хоронили её отца, Николай Тимофеевич сказал очень хорошие слова о ветеране войны. «Сам бывший фронтовик, добрый и отзывчивый к горю людей, уж она – то знает его, он поймёт и её, Марию. Что – то посоветует ей, а, может быть, посодействует, чтобы выделили им хотя бы одну комнату для троих – мамы, её и Алёшки», — думала она.
Наступило утро, и Мария, как всегда, сначала заторопилась на ферму, узнать всё ли там в порядке. Тут и встретился ей секретарь парткома. Заметив Марию, широко улыбнулся:
— Поздравляю, Машенька! Видела вчера свой портрет в районной газете?.. А чего пасмурная, не беда ли какая?
Что – то задрожало в груди у Марии, и вместо тех слов, о которых думала всю ноченьку, хлынули другие:
— Да нет, что вы, Николай Тимофеевич! Так, нездоровится немного. Спасибо, всё хорошо…
Валентина Филимонова
Добавить комментарий
Для отправки комментария вам необходимо авторизоваться.
